Благородная ересь панорамной фотографии

Выставка «Память как инструмент перемен» в новосибирском Художественном музее — продолжение проекта новосибирского фотографа, председателя новосибирского отделения Союза фотохудожников России Евгения Иванова «Панорамы частной жизни ветеранов ВОВ», который он начал еще в 2005 году. На протяжении полутора десятков лет Евгений Львович снимал ветеранов в их квартирах и монтировал из фотографий панорамы, развернутые почти на 360 градусов. О внешнем и внутреннем содержании своих нестандартных работ рассказывает сам автор.

— Слушай, но ведь под панорамными фото раньше всегда подразумевались пейзажные съемки?

— Ну да. Выходишь ты, допустим, на берег моря и снимаешь море и пляж. Либо залазишь куда-нибудь на колокольню и получаешь панорамный вид города. Но все это не совсем так вот просто. Однажды одна компания попросила мне снять панораму их завода — двухэтажное здание длиной чуть ли не в полтора километра. В итоге получилась фотография с соотношением сторон 1 к 40. Ясное дело, такое невозможно нигде выставить или просто повесить на стену. Так что здесь существуют ограничения — в том числе и в демонстрации. Ну и рамок для картинок размером один метр на сорок тоже не существует… В общепринятом смысле панорама — это соотношение 1 к 4. А в действительности настоящая панорама на 360 градусов должна быть примерно 1 к 8.

Вот по всем этим причинам данный вид фотографии и встречается не слишком часто. А для меня панорама стала интересной по вот какой причине… Попросту говоря, потому что ты получаешь возможность одним взглядом охватить всё пространство вокруг себя. Чего в реальности, конечно, не бывает.

— Так вот откуда возникает эффект сюрреализма.

— Нас ведь в детстве учили, что нельзя врать, нельзя ковыряться в носу, потому что Богу сверху видно всё — ты так и знай. Так что тут возникает некоторое сходство с божественным всевиденьем и всезнанием.

— И вот тут-то и начинается ересь.

— А как ты хотел? Все художники по определению еретики. Вот если бы Суриков свое «Утро стрелецкой казни» продолжил вправо и влево, завернув как бы за спину зрителя, мы бы могли увидеть много интересного: каких-нибудь царедворцев, которые, пользуясь тем, что они вне поля зрения, выпивали бы что-то из фляжек или тискали бы бабенку, например. Панорама делает тайное явным.

— Есть такое мнение, что если очень быстро обернуться, то успеешь увидеть хаос у себя за спиной, который еще не принял форму реальности.

— По большому счету в чем-то таком и состоит фокус такой фотографии: недопустимо широкий взгляд очень сильно меняет восприятие. Ты будто бы обретаешь божественное всевидящее око, которое, надо сказать, обычному человеку иметь не полагается.

— Если бы Бог считал это целесообразным, он бы сделал человеку третий глаз на затылке.

— А художники, как видишь, все время пытаются нарушать правила игры. И мне уже полтора десятка лет все так же интересно заниматься этой ересью, несмотря на то, что многие мне говорят: «Женя, это же старый прием, ты уже на него подсел на автомате!» Я обычно выкручиваюсь и отвечаю, что здесь имеет место архивно-научный подход, что людям спустя много лет будет любопытно поглядеть на атрибуты нашей жизни. Ну и тому подобное.

— А ты не думаешь, что твои панорамы — это своего рода борьба с энтропией, с картиной нашей жизни, состоящей из разрозненных хаотичных кадров, которые нельзя сложить в одно целое, если не использовать почти что цирковой фокус?

— Конечно! Даже если разрезать панораму на кусочки, вставить их в рамочки и развесить в нужном порядке, это будет совсем другое впечатление, чем от одного длинного кадра. Эти рассуждения заползают уж куда-то на метафизический уровень, но это так.

Мы видим окружающую жизнь фрагментарно и привыкли к тому, что не можем охватить ее одним взглядом. И это очень важный момент. Помнишь, как Курт Воннегут говорил, что если бы человек мог подняться над ситуацией — над тем, что происходит здесь и сейчас, он бы мог с высоты разглядеть и то, что случится после. Я не стараюсь тебя запутать: просто искусство безо всех вот этих штуковин, к сожалению, не работает. На самом дел нафиг не нужен мне этот самый архивно-научный подход, я хочу делать работы, открывающие тайны бытия, — чего тут стесняться…

— Ну, ты ведь эти тайны не создаешь, а только пытаешься открывать — а это уже работа не Бога, а всего лишь гения. Так что ты сильно не обольщайся.

— Тут, понимаешь, и сам творец иногда оказывается не при чем. Хорошая панорама получается когда есть сильный самодостаточный кадр в ее основе. Если такой кадр есть, остальное его дополняет, контарстирует, как бы подчеркивая художественность. И в этот унисон попадать очень интересно и важно для меня, — чтобы так называемая правда жизни на фото присутствовала.

— Наверное поэтому программа, которую мы с Андреем Ивановичем Лашко начали делать в 2005-м году, никак не может закончиться.

— Задачи, которые мы перед собой ставили — это разобраться в том, что такое настоящий патриотизм, что такое для нас сегодня та далекая война, как влияет на нас память о ней, да и вообще — кто такие ее ветераны в нашем сегодняшнем восприятии. Спасибо Вячеславу Юрьевичу Мизину, который в какой-то момент предложил эту сложную тему перевести в более философский аспект: как память о том, чего мы сами сроду не видели, может повлиять на нашу жизнь.

— Но ведь существует еще такое понятие как ложная память. И вообще вы, возможно, чересчур усложняете. Не проще ли обойтись без таких сомнительных «воспоминаний»?

— Это да. Может быть, лучше всем вместе впасть в деменцию. Чем меньше помнишь и знаешь, тем проще начать делать что-то новое. Это ведь не так страшно, поскольку остается хоть какая-то надежда…

— Меньше знаешь — дольше живешь. В контексте последних событий в мире звучит вполне актуально.

— В контексте любых событий. Можно сказать еще так: меньше думаешь — больше делаешь. Производительность возрастает. Хорошо это или плохо — другой вопрос. А тему ветеранов очень хотелось продолжать еще и потому, что все меняется — и время, и люди, и внешний мир. А фотография, как известно, этот внешний мир отображает достаточно эффективно. Когда мы в этот раз начали договариваться с художественным музеем о выставке «Память как инструмент перемен», оказалось, что последние события в реальной жизни внесли существенные коррективы в нашу концепцию. Даже возникали некоторые сомнения — насколько эта интерпретация героизма в Великой Отечественной актуальна на фоне рождающейся сегодня новой Истории.

— Может быть, сегодня было бы актуальным просто привозить панорамы с Донбасса?

— Знаешь, тут приехал к нам один томский фотограф, который в Мариуполе наснимал много разбитых девятиэтажек. Да, это Донбасс, это разбитые девятиэтажки, но какой смысл все это демонстрировать? Что всем этим можно сказать? Мне непонятно. У нас сейчас идет идеологическая борьба, все можно интерпретировать как угодно, поэтому лучше сразу определиться — что ты хочешь сказать такими снимками.

— Ну а в чем возникла проблема с вашей выставкой?

— Возникали сомнения — нужна ли она вообще в нынешней ситуации? А курировала ее искусствовед Таня Валова, с которой мы долго обсуждали разные варианты и концепции. И она вдруг предложила, чтобы ветераны, запечатленные на панорамах, рассказали не о войне, а о своей послевоенной жизни — что в ней было хорошо, а что не очень за 75 лет после окончания Великой Отечественной. Такая как бы сравнительная оценка жизненных итогов. Мысль была интересная, нам раньше такое в голову не приходило: все разговоры шли как раз о боевых действиях и подвигах…

— И что, на этот раз на это просто времени не хватило?

— Нет, все гораздо печальнее. В Совете ветеранов мне сказали, что из всех людей, кого мы фотографировали за эти годы, в живых осталось только трое, да и то их нет на панорамах. А ведь снять за пятнадцать лет мы успели больше двухсот ветеранов… Так что с этой идеей мы, к сожалению, опоздали. И здесь я теперь вижу удивительный аспект: ведь выходит, что мы все это время разговаривали с людьми, которые прошли войну, а не с теми людьми, кто после нее прожил еще несколько десятков лет...

— А чем помогли тебе в съемках новые технологии в фотографии? Они ведь бывают не только цифровые — существует еще, к  примеру, такая вещь как сканография.

— Сканография и панорамы в чем-то схожи — в том, например, что расширяют визуальные возможности. Помнишь, как в начале 2000-х Костю Скотникова посетила идея голову в сканер высокохудожественно засовывать?.. Казалось бы, самая примитивная технология, а вот постепенно вошла в моду. Вот откуда-то оттуда и панорамы произошли. Вообще панорамная фотография — это изначально никакое не ноу-хау, сюрреалист Ман Рэй свои бескамерные фотограммы делал еще сто лет назад. Но новые технологии позволили делать ее принципиально лучше, избежав множества серьезных головняков, из-за которых никто этим не хотел заниматься. Почти двадцать лет назад мне попалась программа, с помощью которой в «хрущевской» шестиметровой кухне можно было получить качественное фото с охватом почти в 360 градусов. И вот это уже стало реальным ноу-хау. И надо сказать, что технологическое производство в фотографии, как и в любом другом виде искусства, влияет на содержание.

— Некоторые твои панорамы в каком-то смысле кинематографичны.

— Как сказала Элла Хамзинична Давлетшина, панорама — это застывшее кино. Да, для некоторых кинорежиссеров панорамы были весьма выразительными моментами в работе. Одна из самых известных — в фильме «Пять вечеров», когда камера медленно движется по квартире. Так что все это очень близко.

— А с философской точки зрения у тебя тоже получилось что-то вроде ноу-хау?

— Я только при подготовке к выставке вдруг понял, что в этих панорамах присутствует очень важный конфликт. Посреди обыкновенной, вполне заурядной квартиры сидит человек, на груди которого медали и ордена. А вокруг него доминирует домашняя утварь — посуда, мебель, холодильники и телевизоры, ковры и тому подобные символы заурядного быта. И мы уже не очень хорошо понимаем, что же эти знаки на груди ветеранов обозначают, забываем, что, вообще-то, они связаны с событиями, которые переворачивали человеческие судьбы на грани между жизнью и смертью. Скульптор Рукавишников не просто так назвал боевые награды иероглифами — они в наши дни действительно требуют расшифровки, — к примеру, чем медаль «За боевые заслуги» отличается от медали «За отвагу»...

И вот это противостояние — между нынешней обычной жизнью и жизнью прошлой героической — присутствует в этих работах длиной в четыре с половиной метра. И не всегда понятно, какая из этих двух жизней в итоге победила. Мы ведь и сами сейчас живем в такой же бытовухе, а в это время где-то не так далеко солдаты снова совершают подвиги.

— Похоже, ты уже давно начал готовится к Новому миру, как это сейчас называют.

— Не знаю. Но есть вещи, которые для меня всегда оставались очень важными: ведь, как известно, если в твоей работе нет какого-то внутреннего конфликта — значит, ее уже нельзя назвать искусством. Правда, тут есть еще один нюанс. Когда панорамы очень большого размера, тогда зритель, стоя совсем рядом с ними, как бы попадает в реальную ситуацию. А искусство, надо заметить, это вам никакая не реальная ситуация. Такой вот получается парадокс…

Николай ГАРМОНЕИСТОВ, «Новая Сибирь»

Фото Михаила ПЕРИКОВА и Игоря ШАДРИНА

Ранее в «Новой Сибири»:

Память как понятие недопонимания

Наталья Ударцева: Сегодня вся наша жизнь стала фотографией